Ла Масия. По ту сторону ограды

Автор — Давид Араухо Бермехо, родился в Виго в 1978 году, в первой половине 90-х выступал за «Барсу» в категориях Кадет и Хувениль.

До недавнего времени местом жительства игроков детских и юношеских команд «Барселоны» было старое здание фермы. Некогда крестьянский дом, более тридцати лет пристанище юных футболистов и баскетболистов из разных концов Испании, он превратился в символ кантеры «сине-гранатовых», а затем и всей спортивной философии. Ла Масия (исп. Ферма — прим. переводчика), стоящая вплотную к «Камп Ноу», была окружена проволочным забором. С его внешней стороны каждый день с раннего вечера стояли женщины, занимавшиеся проституцией. Картина была на грани аллегории: проволочная ограда как тонкая черта, разделявшая две совершенно противоположные вселенные.

Каждый житель фермы, Ла Масии, помнит, как его впечатляла сцена, когда перед ним впервые открывались большие железные ворота, за которыми их встречала легендарная статуя Дедушки «Барсы»: ряды сеньор, стоящих в стратегическом порядке, их заискивающие позы и непристойные жесты, и несколько сопровождавших их мужчин неприветливого вида и довольно запущенных. В это время автомобили разных цветов медленно ездили по кругу, пока их водители выбирали момент для заключения своих сладострастных сделок. Одной из тех женщин была Маруха Галисийка. Она была родом из города Кангас. Я познакомился с ней однажды ночью, когда ждал своей очереди возле телефонной будки, ближайшей к зданию Ла Масии. С тех пор, как Маруха узнала, что я также галисиец — это известие она встретила с большим энтузиазмом — она всегда подходила к будке, чтобы поговорить. Ее расстраивал факт, что 15-летний подросток живет в тысяче двухстах километрах от семьи: «Это не жизнь, землячок, ни для тебя, ни для твоих родителей», говорила она, качая головой.

Галисийка сыпала историями одна другой красочнее, в которых упоминались имена бывших игроков и даже руководителей «Барселоны», и с ностальгией и вниманием к деталям рассказывала о вакханалиях с знаменитыми барселонскими фигурами. Ей было много лет, и она была действительно потасканной. «Я стара как твой дом», — говорила она, указывая на древнее каменное здание, построенное в 1702 году. За три года, что я прожил в нем, я ни разу не видел, чтобы какая-то машина остановилась перед Марухой, что, кажется, никак не влияло на ее самооценку или, точнее, на чувство собственного достоинства. Обычно она прощалась высокомерно, со словами: «Уходи, а то распугаешь мне всех клиентов».

Мне никогда не удавалось достаточно поговорить об этих сценах в стиле Альмодовара, хотя они повлияли на меня. Ни о Марухе, ни о многих других вещах, чуждых обаянию футбольного мира. С того момента, как мальчик в возрасте кадетов из Виго, Кастельона или Пальмы попадает в Барселону, он понимает, что его родственники и друзья не оставляют ему выбора: приходится рассказывать им то, что они хотят услышать, а не то, что тебе хочется. Так что рассказы о нашей жизни были очень ограниченными: видели ли мы кого-то из игроков первой команды, приходилось ли нам общаться с Кройффом или что мы думаем делать с деньгами, которые будем зарабатывать, когда станем профессионалами. Это были понятные, логичные и очень лестные вопросы, но были и другие, на которые мне хотелось отвечать. В 1994 году не было ни интернета, ни мобильных телефонов, мы видели семьи раз в три или четыре месяца, остальное время в одиночку приходилось сталкиваться со многими житейскими и жизненными ситуациями, необычными для подростка, как те, что происходили по ту сторону проволочного заграждения, но от которых невозможно было отгородиться. Однако в большинстве случаев эта часть моей жизни не вызывала ни малейшего любопытства.

Сегодня мы, те, кому повезло быть частью той футбольной кантеры, одной из самых престижных в мире, продолжаем оставаться в наших городах, кварталах и у наших земляков «тем, кто был в Ла Масии», «тем, кто должен был стать звездой» или тем, кто «мог бы забить гол Иньесты, если бы не травмы». Они до сих пор задают нам ожидаемые вопросы, но те, на которые многим из нас хотелось бы отвечать, хотя в этом уже нет той необходимости, что была в юности, продолжают быть проигнорированными. Мы исходим из того, что есть вопросы, требующие ответов, и не задумываемся о том, что возможен и обратный процесс.

Чтобы удовлетворить чужое любопытство и, я этого не отрицаю, отчасти и собственное тщеславие, я рассказываю обычно о том, как из Побла-де-Сегур в Ла Масию приехал семнадцатилетний Карлес Пуйоль и о его испытательном сроке в «Хувениле Б», где тогда играл и я. Этот испытательный срок был длиннее, чем обычно, и это было признаком того, что заключение его контракта с клубом, в котором он станет капитаном, висело на волоске. Мне приятно говорить о Пуйоле, но также мне приятно, хотя об этом никто не спрашивает, рассказывать о комнате, которую я с ним делил. О том спартанском помещении с четырьмя койками, с которых, если на ночь оставить окно открытым, первым, что ты видел при пробуждении утром, был величественный колизей «Барселоны». Некоторые, чтобы достичь этого мотивирующего и даже поэтического эффекта, ложились наоборот, то есть, ногами туда, где должна быть подушка. В моем случае, если я хотел получить наилучший вид, приходилось лежать на правом боку. Со временем я прочитал, что такое положение наиболее способствует ночным кошмарам, но тогда мы себе позволяли лишь приятные грезы.

Мне также нравится, когда меня спрашивают о Викторе Вальдесе, пухлом двенадцатилетнем ребенке, и это дает мне повод вспомнить наш договор, по которому я помогал ему с домашним заданием, а он за это по выходным приносил мне в кровать выпуски «Спорта». Но также я получаю удовольствие от воспоминаний о холодных завтраках Ла Масии, хотя никто не поддержит разговор на эту тему, когда я ее коснусь. Пуйоль, Габри, Руфете, Селадес и многие другие знаменитости уходили в школу, не имея возможности выпить горячего «Кола Као». Повар и уборщики, у которых только и были ключи от кухни, начинали рабочий день позже, поэтому завтрак готовили накануне. В том здании Canal Plus появился раньше микроволновки, которую после длительных требований, едва не переросших в мятеж, наконец для нас приобрели. И это достижение мы праздновали чуть ли не как спортивный трофей.

Мне нравится развенчивать мифы о Ла Масии, как тот, что рассказывает, будто на первом месте стояла учеба, и того, кто пренебрегал академическими обязательствами, без разбору изгоняли из футбольного рая. Наказания за прогул уроков или неуспеваемость, которые расценивались как академическая недисциплинированность, конечно были, но также, и в первую очередь, принимались во внимание спортивные перспективы, которые клуб видел в нерадивом студенте. Иван Де ла Пенья, в то время знамя футбольной кантеры «Барсы» и уже известный персонаж в испанском футбольном мире, был моим проводником в первый учебный день в «Барселоне». Хотя он был на два года старше, мы оба были зачислены на второй курс общего образования в одном из четырех колледжей, по которым были рассеяны жители Ла Масии. Когда уже в аудитории во время переклички назвали его имя, Де ла Пенья согласно протоколу произнес «присутствует», затем встал с той же наглостью, с которой несколько месяцев спустя будет просить Рональда Кумана или Пепа Гвардиолу отдать ему пас, шлепнул меня по спине, сказал «до свидания» и ушел также легко и изящно, как он обращался с мячом. Это были последние слова Ивана Де ла Пеньи в качестве ученика, по крайней мере, в средней школе. Было бы наивно думать, что «Барса» из-за принципа «учеба важнее футбола» расстанется с «Маленьким Буддой», которого в семнадцать лет уже видели в недалекой перспективе лучшим игроком мира, и на которого «Реал Мадрид» и другие большие европейские клубы положили глаз.

Руководители и ответственные за Ла Масию контролировали школьную успеваемость, но помимо этого и почти платонического представления о школьном образовании, которое получали юные футболисты, существовал еще и внешний мир. Первыми, кто был обманут мифом об учебе, были родители. Ни детям, ни клубу было невыгодно разочаровывать их, и плохие оценки всегда можно было объяснить пропусками занятий из-за международных турниров или вызовами в различные сборные (факторы, которые действительно нужно учитывать). Те, кто был не из Каталонии, кроме того, имели дополнительное оправдание в том, что нам трудно понимать учителей, поскольку многие дисциплины преподавались на каталанском. Мне нравится рассказывать, что успеваемость была моим предметом гордости на том этапе, хотя, когда я начинаю объяснять про трудности, которые мне пришлось преодолеть, меня всегда прерывают вопросами вроде: «А какие оценки получал Вальдес? А Пуйоль посещал занятия?». Я не могу скрывать свое восхищение теми, кто сумел оправдать футбольные ожидания. Но если я хочу похвалиться связями, полученными в тот период, я рассказываю о моих отношениях, практически братских, с одним гранадцем, который окончил среднюю школу с отличием и получил третью лучшую оценку во время государственного экзамена. Затем он совмещал футбольную карьеру в командах Примеры с учебой, получил диплом по специальности Физическое воспитание, затем ученую степень по Физиотерапии и сейчас он доктор в области Психологии Спорта в Университете Гранады. Его имя Исмаэль Лопес (после «Барсы Б» играл за «Алавес», «Бетис» в Примере, а также за несколько команд Сегунды и Сегунды Б — прим. переводчика).

Хотя учеба не была важнее футбола, но точно человек был важнее игрока. Замечаю, что когда кто-то хочет подвергнуть сомнению принципы обучения «Барселоны», он насмехается над словом «ценности», понятием очень укоренившемся в «сине-гранатовой» философии, мол, в конечном итоге это поза, а не реально существующий способ понимать соперничество. На ужине в конце сезона, в то время, когда в большинстве клубов награждаются лучший игрок и лучший нападающий, «Барса» вручала трофей, обладатель которого определялся голосованием игроков за лучшего партнера по команде. Самая громкая спортивная неудача никогда не осуждалась тренером с такой суровостью, как самое минимальное неуважение к арбитру, партнеру или сопернику. И, предвосхищая ироничные возгласы, c которыми многие дадут волю скептицизму в отношении хороших манер, скажу, что нет, никто не был идеальным, но во всем был дух товарищества.

Мне нравится говорить об этих ценностях и об этом товариществе, без которых Ла Масия вместо резиденции молодых спортсменов превратилась бы во что-то вроде каюты братьев Маркс (имеется в виду сцена в одном из фильмов американских комиков, где в каюту набивается огромное количество людей и начинается хаос — прим. переводчика). То каменное здание было сильно перенаселенным пространством, в котором могли жить вместе игроки одной и той же команды, некоторые из которых претендовали на одну позицию. То есть если один был игроком стартового состава, второй был запасным, как в случае вратарей Пепе Рейны и Виктора Вальдеса, тогда игравших в категории «Инфантиль А». В этом закрытом микрокосмосе были друзья, партнеры по команде, по учебе, вплоть до того, что уводили или даже делили девушек в духе относительно честного соперничества, то есть, узы практически братские, однако прежде всего это было сосуществование тридцати конкурентов. Если дверь приоткрывалась для одного, это могло означать, что она закрывается для другого. Тем не менее, никогда, за исключением отдельных трений, неизбежных при совместном проживании, гармония не оказывалась под реальной угрозой.

Двое заведующих Ла Масии, которых мы великодушно называли «опекунами», редко находились там в вечернее время. Повар и домработница уходили после того, как нам подавали ужин. Ночью только один взрослый оставался ответственным за детей: охранник без каких-либо педагогических обязанностей и с очень небольшой властью и влиянием на наше поведение. А следовательно, у нас устанавливалась «инфантократия» с риском выродиться в ремейк «Детей кукурузы». Однако, никто не пытался отравить чей-то холодный «Кола-Као», чтобы испортить ему жизнь или профессиональные перспективы. Главной задачей охранника было закрыть ворота в полночь и сообщать одному из опекунов, не заявился ли кто из жильцов после этого часа, до которого у нас была полная свобода входить и выходить. Так, тринадцатилетний ребенок, который должен был встать в семь утра, чтобы идти в школу, мог в 23:30 находиться в любой точке Барселоны или без пяти двенадцать танцевать сардану по ту сторону проволочного забора с подругами Марухи и их сутенерами, которые, кстати говоря, всегда обращались к нам вежливо и с уважением.

Единственной деталью, которая вносила некоторую напряженность в эту экосистему, был мадридизм кого-либо из ее обитателей. В детстве я сам помимо боления за «Сельту» был убежденным «меренгом», поклонником «пятерки Стервятника», которая в те годы издавала свои последние вздохи. Но когда меня взяли в «Барсу», мои пристрастия перекрасились в сине-гранатовое. Однако не со всеми, кто приезжал в Ла Масию, случалась эта трансформация. Были и такие, кто не скрывал своего мадридизма. Иные таили его в себе, воздерживаясь от публичного разглашения грешного пристрастия к главному спортивному врагу, чтобы однажды, выждав удачный момент для признания, в узком кругу друзей приоткрыть свою белую сторону. Маруха тоже болела за «Реал» и слала проклятья в адрес «Барсы», не смотря на то (а может и по этой причине), что, по ее словам, имела интимные связи с членами разных ее команд. Галисийка болела за «Реал» и «Алондрас», родную команду, игравшую в Терсере.

Мадридисты Ла Масии в конце концов были обречены «пересматривать» свои убеждения, поскольку помимо того, что они вызывали определенное отторжение у остальных резидентов, считалось, что это просто неуместно. «Барса» оплачивала проживание, питание и учебу, четыре билета на самолет в год, чтобы мы могли слетать к нашим семьям, два билета на самолет в Барселону и пять дней в гостинице, когда родители приезжали к нам. Кроме того, клуб платил нам от пятнадцати до сорока тысяч песет, в зависимости от возраста, и платил персоналу, чтобы мы жили как «махараджи» (индийские князья — прим. переводчика), так что наши домашние обязательства ограничивались тем, чтобы застилать кровати. Вложение денег в игроков не просто мало приверженных «сине-гранатовому» делу, но и симпатизирующих вечному сопернику, можно было бы сравнить с финансированием ЦРУ агентов КГБ в США. По крайней мере, так это виделось высокому начальству клуба, ответственному за кантеру. Этими начальством был, главным образом, Алесанко, координатор молодежного футбола (Хосе Рамон Алесанко выступал за «Барсу» в 1980-1993 годах, был ее капитаном — прим. переводчика). Алесанко, с тех пор, как стал редко появляться в составе первой команды, взялся за принятие очень важных для наших жизней решений: переводить игрока в команду более высокой категории, выгонять, разрешать жителям Ла Масии съездить домой на рождественские праздники… Не являясь любителем ясно выражаться, он обладал особой манерой общения. Будучи в хорошем настроении, поучая какого-нибудь футболиста одной из молодежных команд (в большинстве случаев по инициативе последнего), он отвечал, используя ономатопеи (слова-звукоподражания — прим. переводчика). Если же день был тяжелым — с цоканием языком или урчанием в животе. С его стороны эта артикуляция звуков была очень большой щедростью, я уже не говорю о фразах, они должны были казаться ему ненужной тратой времени и сил.

Алесанко был исключением среди ответственных за юношеский футбол, которые всегда были близки и сердечны со всеми игроками кантеры и особенно с теми, кто жил в Ла Масии. Я тепло вспоминаю Хуана Карлоса Переса Рохо, моего первого тренера в категории «кадет». Я следил за его спортивной карьерой в «Барсе», преждевременно прерванной тяжелой травмой колена, и восхищался им. Через две недели после моего приезда в Ла Масию я выскочил оттуда как ошпаренный и купил билет на самолет в Виго, угнетенный смесью тоски по дому и паники. Несколько руководителей, и прежде всего сеньор Рохо (который даже предложил дать мне возможность съездить провести время дома с семьей, если я еще не привык к Ла Масии), благодаря своему терпеливому и чуткому подходу были ответственны за то, что я передумал и вернулся на ту территорию, огороженную забором, в ту фабрику грез, вопросов и неполученных ответов.

В конце концов, я не смог ни посвятить Марухе гол на «Камп Ноу», ни стать частью «Барсы», и это конечно оставило у меня горький привкус. Но я уверен, она была бы рада узнать, что годы спустя, на закате моей непродолжительной футбольной карьеры, я провел три замечательных сезона в её «Алондрасе».